Тот стоял на дороге, где мы его бросили, свесив голову и хвост, ни на шаг не сдвинувшись с места.
Мы блуждали по лесу довольно долго, пока, наконец, не отыскали запрятанный в самой глуши домишко. Жилище незнакомца выглядело убого и снаружи, и внутри. Мы уложили пострадавшего на кровать, напоили, дали таблетку антеина. Постепенно наш пациент приободрился.
— Скоро ночь, — сказал он. — Оставайтесь у меня… Мне будет плохо одному.
Я понял, что он боится одиночества, темноты, своей слабости, чего-то еще.
— Хорошо, мы переночуем здесь. Сегодня тебя не стоит оставлять одного. Но я попрошу тебя назвать свое имя.
— Увы, у меня давно уже нет имени. Мое имя отобрано и передано другому, потому что я нарушил один из основных запретов — я слишком долго живу. А когда-то меня звали Летуром.
— Ты — Летур?! — чуть не закричал я. — Художник Летур?
— Нет, я не художник. Художник — это мой сын. Скажи — ты что-нибудь знаешь о нем? Неужели он еще жив?
Я оглянулся на робота. Петрович спокойно стоял у стены. Ему было все равно — сидеть, стоять или лежать.
— Я попрошу тебя позаботиться о лошади, — сказал я ему. — Расседлай ее, пусти попастись, да проследи, чтобы не сбежала. А если что-нибудь понимаешь в лошадях, подумай, как ее немного приободрить.
Робот ушел, и я облегченно вздохнул. Он наверняка знал кое-что о художнике Летуре, и мне не хотелось при нем говорить неправду. Но не мог же я сказать израненному человеку, что его сын погиб!
— Я слышал, что твой сын — талантливый художник. Он написал замечательный портрет принцессы Ганелоны. Принцесса его очень ценит и любит. Вот и все, что я о нем знаю.
Мой пациент так и засветился от счастья.
— Спасибо тебе. Твои слова — самое радостное, что я услышал за всю свою лишнюю жизнь!
— Расскажи мне все по порядку, Летур. Я ничего не понимаю. Какая лишняя жизнь? Что все это значит?
И он начал рассказывать. Только теперь передо мной стала вырисовываться подлинная картина жизни на Изумрудной — кое о чем я уже знал от Ганелоны, о чем-то догадывался сам… Все оказалось сложнее и проще — и намного хуже, чем я мог предполагать.
— Прежде всего должен сообщить тебе, что все мы, населяющие эту планету, не являемся аборигенами. Мы иммигранты, пришельцы из другой системы, теперь никому не известной, появившиеся здесь сотни лет назад.
— Я знаю это. И даже знаю, откуда вы прилетели, потому что сам только сегодня прибыл оттуда. Ваша настоящая родина называется Земля, до нее сорок пять световых лет. Ты знаешь, что такое световой год?
— Знаю. Но сколько же времени ушло у тебя на дорогу?
— Сегодня утром я был еще дома.
— Поразительно… Наши предки провели в ракете много лет, пока добрались сюда. И это имело трагические последствия. Очевидно, в пути переселенцы подверглись действию какого-то фактора, изменившего наследственность. Люди начали умирать молодыми, и с этим не удалось ничего поделать.
Были и другие беды, неизбежные при подобных переселениях. На новом месте на беглецов обрушились неожиданные эпидемии, их косили беспощадные болезни. Одно время все существование колонии висело на волоске из-за огромной детской смертности. Наконец удалось найти прививку, которая спасала детей. Но со взрослыми все обстояло по-прежнему. Мужчины умирали в расцвете сил, как только достигали сорока лет, — умирали мгновенно, без мук, без каких-либо предшествующих симптомов. Женщины, продолжательницы жизни, воспитательницы детей, жили еще меньше.
Примерно в те же годы, когда была введена обязательная прививка всем новорожденным, спасавшая их от смерти, появилась и религия. Первые переселенцы тоже верили в своего бога, но это была формальная вера. Новая религия, религия Креста, была фанатичной, исступленной, беспощадной. Люди не знали, почему они умирают, и искали объяснения в иррациональном, потому что верить — это проще, чем знать. Вера ни к чему не обязывает, она учит смиряться, принимать мир таким, каков он есть.
Представь себе, как страшно жить человеку, если он знает, когда пробьет его час. Вот остался год, вот полгода, а вот всего месяц-два — небольшие отклонения бывают, но итог всегда один. Представь себе этот ужас — целая планета смертников! Целое человечество осужденных на смерть и знающих, что помилования не будет… Что им оставалось делать? Было только два выхода — или пьянство, безумие, самоубийство, или… вера.
Люди хотели жить, и они предпочли веру. Они поверили, что так надо высшему божеству, и верят в это до сих пор.
Одно время я думал, что есть и другой путь — наука. Ведь то, что мы потеряли по дороге сюда, можно найти снова. Но почему-то этот путь был оставлен. Больше того — на нашей планете практически нет науки. Мы живем остатками того запаса знаний, который привезли с собой. Но и этот древний багаж мы растеряли почти весь.
Это естественно. Наука и религия — всегда враги. Стремление к знанию и потребность в вере лежат на разных полюсах — я твердо уяснил это для себя. Сам я вере предпочел науку. И тоже потерпел неудачу.
Я говорю «тоже», хотя твердой уверенности у меня нет. Но не могли же люди за столько веков не попытаться справиться с бедой? Наши короли и принцы, наши всемогущие кавалеры из Черного совета — они ведь тоже хотят жить?
Мне удалось узнать другое — такое страшное, что до сих пор я сказал об этом только двоим. Но они умерли. Ты — третий, кому я открою эту тайну. Я узнал, что прежде, и не так давно, люди жили гораздо дольше — лет до пятидесяти.
Ты можешь себе это представить? Жить лишний десяток лет? Совсем недавно это было возможно. Но сработал неведомый механизм в нашем теле — и срок жизни сократился. Вначале сорок пять, затем сорок лет — для мужчин, и еще меньше — для женщин.
И еще одно я узнал. Иногда механизм все-таки не срабатывает. Приходит срок, а человек не умирает. Поверь, тут не ошибка в хронологии — каждый из нас считает не только годы, но и месяцы своей жизни. И вот человек живет — год, три, десять, вызывая вначале любопытство у окружающих, потом раздражение, потом — ненависть.
Ты видишь перед собой одного из таких людей. Я должен был умереть двадцать лет назад. Но я все еще жив, и мне уже шестьдесят. Значит, можно? Значит, есть надежда? Но меня не исследуют, не пытаются найти причину чудесной аномалии. Наоборот, возненавидели так, что мне пришлось скрыться. Уже много лет я прячусь в лесу, питаясь плодами и охотой. Сегодня мне не повезло — я пошел осматривать свои силки и ловушки и неожиданно наткнулся на людей, которые почему-то были не на работе. Ты видишь, что они со мной сделали! Только чудом я вырвался из их рук. А ведь последние сорок пять лет я тружусь над одной проблемой — пытаюсь понять, как вернуть людям долгую жизнь.
Когда-то я попытался обратиться к слугам Креста, они слушали меня, но в их глазах я видел только тупость и равнодушие. «Тень Креста над нами» — вот все, что они смогли мне сказать. Так угодно Кресту — и это их устраивает. Они глупы и бессердечны, а все их участие — только маска лицемерия. Им надо, чтобы я не думал, не сомневался, а слепо верил. Я предъявлял им факты, а они уверяли, что это ошибка, что сказка о долголетии— выдумка смутьянов. Я доказывал, что люди несчастны, а они уверяли меня в обратном.
«Посмотри — ласково журчали они, — милостью Креста мы не знаем болезней, не ведаем телесных страданий, у нас не рождаются уроды, убогие, не умирают малые дети. Каждый, кто появился на свет, получает столько же, как и все остальные, — и срок жизни, и жизненные блага. Все люди сыты, одеты, умеренно трудятся, хорошо зарабатывают, развлекаются, дома их уютны и красивы. Природа наша благодатна, места хватает всем, никому не приходится рисковать собой в бурных морях, знойных пустынях, в горах и снегах. Так угодно Кресту, а то, что ему угодно, — благо…»
Летур откинул голову на подушку и замолчал. У него явно поднималась температура. Я подозвал Петровича — он давно уже вернулся и стоял у стены, слушая рассказ, — и мы начали возиться с раненым. Потом я снова дал ему таблетку антеина, а когда та подействовала, стал готовить ужин. Продуктовый НЗ, взятый по настоянию бабушки, сейчас нам очень пригодился, потому что еды в доме не было никакой. Разыскав в шкафу две тарелки, я положил на них по кубику, полил водой, и после минуты шипенья и бульканья кубики превратились в сочные бифштексы, подрумяненные и аппетитные. Затем из прозрачной упаковки я извлек пучок тонких палочек величиной со спичку и тем же способом превратил их в макароны.
Летур накинулся на пищу с жадностью — видно, жилось ему в лесу впроголодь. Все же он обратил внимание, что Петровичу не досталось тарелки, и предложил с ним поделиться.
— Благодарю тебя, — отвечал Петрович. — Я сыт.
— Он сыт, — подтвердил я, уплетая румяное горячее мясо. — Он недавно хорошо подзаправился.
